Часть I.
– Верка, ну что ты всё утро у зеркала крутишься? Вон, куры голодные и огород бурьяном зарос, сорняки по пояс. Выпороть бы тебя, да руки не доходят! Распустилась вовсе без отцовского пригляда. Ох, лишенько! – всплеснула руками Наталья, высохшая от тяжкой деревенской жизни.
С тех пор, как умер кормилец семьи, они с Веркой еле сводили концы с концами, надрываясь на тощем клочке земли. Наталья утерла слезу бугристым кулаком.
– Ну что опять на свою рожу пялишься? А ну, быстро за работу! Ой гляди, доведёшь меня до греха – разобью это зеркало проклятое!
– Мам, ты в своём уме? Это же папка мне из города привёз! А ещё примета есть – если зеркало разбить – семь лет несчастий, – огрызнулась дочка, не отрываясь от своего отражения.
– Ты моё главное несчастье и есть, прости, Господи! – Наталья всхлипнула, истово крестясь. – Школу бросила, по дому лодырничаешь, женихи вокруг облетают, как мотыльков от лампадки. Людку вон сосватали, к Варьке скоро свататься придут, а ты?
– Охота мне за деревенского быка замуж! Я себе городского богача найду, вот увидишь! – самодовольно ухмыльнулась Верка.
– Ой не могу! Ой уморила! Да кому ж ты сдалась, ни кожи, ни рожи: прыщавая, курносая, да ещё и с конопушками? Розовые очки надела, размечталась! Без роду, без племени, без приданного! Куда тебе!
Материнские слова жгли душу покрепче крапивы, пока Верка редиску пропалывала. За что ей такая доля незавидная? Злость на мать и на весь белый свет клокотала внутри, как перегретый самовар.
Говорят, бес всегда рядом ошивается, момента удобного ждёт. Вот и Верке на ухо шепнул вкрадчиво: сходи-ка ты, дурочка, к бабке Серафиме за помощью.
Все знали, что ведьма лютая за старым погостом живёт, но молчали, опасаясь лихо накликать. Даже отец Александр, церковный батюшка, при упоминании её имени плевался и крестился истово.
Обходили люди те места за версту, боялись соваться. Ну разве что за приворотом или порчей какой. Вот и мелькали иной раз в ночи-полночи у ведьминой избушки тени горбатые-отчаянные души, осторожно крадущиеся.
И Верка решилась. Притворилась, будто спит без задних ног, а сама – порх в окошко, да припустила что есть духу к ведьме в логово. Прихватила, тайком у мамки колечко серебряное с алым камушком – единственную вещицу ценную, что взять с собой могла.
Серафима гостью не жаловала. Зыркнула недобро, обшарила цепким взором с головы до пят:
– Ну, коли припёрлась, заходи, чего на пороге переминаешься!
Верка зашла боязливо, дивясь, что ведьме, видать, уж лет сто в обед. Сухая да скрюченная, что корень старый, кожа пергаментом обтянута. Усадила девку на лавку да давай подбородок костлявыми пальцами щупать, словно курицу на торгу.
– Знаю чего хочешь, девонька, – прокаркала ведьма скрипучим голосом, – и помогу тебе. Но не просто так. Плату стребую.
Положила трясущейся рукой Верка ведьме на ладонь колечко. Та повертела его, к глазам поднесла, пальцем потёрла, даже на зуб попробовала. Поморщилась недовольно:
– Маловато будет!
Помоги, бабулечка! – взмолилась Верка, – подружек уж сватают, богатые женихи кругом вьются, а мне что – век куковать на побегушках, мамке огород полоть, полы драить?
Хочу личико чтоб писанной красоты было – кровь с молоком, глазищи бездонные, косу русую до пояса! Чтоб все от зависти передохли, чтоб оторваться не могли! И жениха богатого, знатного, чтоб в город увёз, от нищеты и убожества этого! Да только заплатить-то мне боле нечем! Последнее несу!
– Ой ли, голубушка? Так уж и последнее, – прищурилась хитро ведьма, – а крест-то серебряный на шее? И ещё кой-чего заберу я у тебя, уж прости. Всё равно не ценишь.
Верка кивнула головой в знак согласия, не раздумывая – забирай, мол, лишь бы красивой сделала. И ведьма протянула руки к её крестику…
Часть II.
– Ну а теперь, помогу я тебе, как обещала, – молвила старуха, откашлявшись, – только слушай внимательно. Через три дня луна полная народится, вот тогда и ступай на погост опосля полуночи.
Там две дороги крестом сойдутся, недалече от ворот, вот и встань меж ними, на все четыре стороны поклонись, да заклятье моё прочти. После этого не сходи с места, знака дожидайся. Как увидишь его, так и смекнёшь, куда идти да что делать.
– А какой знак-то? – робко пролепетала Верка.
– Сама поймёшь! Покойничек могилку свою укажет, а ты иди к ней смело. Как придёшь, в ноги ему поклонись да пообещай, что после смерти женой ему станешь, подругой вечной. За красоту твою придётся заплатить, а взамен проси, чего душа желает – хоть красу неземную, хоть жениха знатного.
– Да ни в жисть не буду женой мертвяку скелетному! – испугалась Верка. – Вдруг он шастать начнёт ко мне по ночам, жизни лишит!
Да не бойся ты, дурында! – расхохоталась ведьма так, что пыль с потолка посыпалась, – Только после смерти женой станешь, в мире ином. А пока – красотой наслаждайся вволю. Сколько годков тебе отмеряно – столько и будешь первой красавицей на деревне.
Серафима замолчала, и вышла из горницы, опираясь на клюку, не попрощавшись, и дав этим понять, что сеанс закончен.
Утром Верка вернулась домой, как ни в чем не бывало, Наталья так и не почуяла ночного отсутствия дочки.
«Будь что будет, а красоту и жениха богатого добуду любой ценой, хоть с самим чертом снюхаюсь», – решила девка бесповоротно. Увидев такую красоту, проезжий жених не сможет пройти мимо, и заберёт её с собой отсюда подальше.
В ночь полную, в самую колдовскую пору, прокралась Верка из дому, да припустила во весь дух на погост. Поджилки тряслись не на шутку. То филин заухает зловеще на голой ветке, то птаха какая пискнет жалобно в кустах. Наконец, впереди замаячила ограда покосившаяся. Тихо, да луна над головой дорогу освещает.
Прошмыгнула Верка в калитку, и направилась по тропинке меж могил к перекрёстку. Встала посредине, поклонилась на четыре стороны, и ждёт знака, а в руках – заговор держит.
Тут ворона, будто из-под земли выросшая, над ухом как гаркнет! Верка так и подскочила, в испуге листок с заговором из рук выпустила.
А ветер ночной, недолго думая, листок-то и подхватил! Металась девка, пыталась ухватить, да куда там – ветрило шальное дразнилось, над головой кружило. А после вдруг к кресту могильному прилипло, как приклеенное.
Подобралась ближе Верка, смотрит – а это могилка Васютки местного, дурачка деревенского, горбатого. Давненько Васютка преставился, еще до Веркиного рождения. Немного пожил на свете, до 25 годков от роду.
Вспомнила Верка, как ещё папка покойный рассказывал про Васюткины злоключения. Изгалялись над ним пацаны деревенские вовсю, а потом и надурили по самые уши – клад, грят, в колодце старом схоронен. Васютка -дурачина и сиганул с разбегу, да и потоп, как топор. Случилось то давно, отец ещё женихом безусым слыл тогда.
«Неужто за Васютку-убогого на том свете пойду, рожу горбатую вечно лицезреть буду?», – скривилась Верка в отвращении. Но желание красоты пуще неприязни оказалось. Пробубнила торопливо заговор, клятву мертвяку дала, про желание заветное не запамятовала. Вернулась домой, и улеглась спать…
Месяц минул, и начала Верка хорошеть да наливаться, что твоё яблочко спелое. С каждым днем расцветала, что маков цвет, красой диву дивной наливалась. Бабы деревенские от той красоты лютой завистью исходили, глаза им резало, спать не давало.
Да только просто так ничего в жизни не дается, за красоту дьявольскую расплата скорая пришла. Занедужили они с матерью обе разом – та слегла от хвори нутряной, а у дочки горб расти начал, гнуть ее в три погибели. Забежала к ним тут соседка проведать, глянула и обомлела:
Никак порчу на вас, голубушки, навели! Красота твоя, Верка, поперёк горла многим встала, глаза мозолит. Вот и удумали черным делом извести.
Разрыдалась Верка, покаялась соседке, всю подноготную выложила. Всплеснула руками соседка, за голову схватилась, запричитала:
– Да ты чё, милая, не слыхала разве, что Серафима год как померла? К кому ж ты на поклон ходила-то?
Испугалась Верка, и про кладбище рассказала, да про Васютку, которому клятву давала. А соседка даже руками всплеснула:
– Ой, девонька, ведьма-то старая тебя облапошила на мертвяка. Васютка-горбун – внучок её единокровный, родненький. Видать, удумала бабка покойничка пристроить на том свете, жизнь семейную устроить, штоб веселей ему лежалось. А ты ей для того сгодилась, сиротинушка. Беги-ка до отца Александра, покайся без утайки, пущай отмолит тебя.
Да не пришлось бежать никуда. Наутро сам батюшка к ним пожаловал – преставилась Наталья, мать Веркина, Господь душу ее грешную прибрал.
Осталась Верка одна-одинешенька, ни кола ни двора, ни родных, ни подруг. Помыкалась так с недельку, а после села в лодчонку, на самую середку реки выплыла, да и кинулась в омут студёный без креста и покаяния.
Говорят, видели ее в тех краях не раз. Бродит, мол, меж могил в полнолуние девка красоты невиданной, с лицом белым, как мел, да все плачет, молит Господа о прощении. А как до креста Васюткиного дойдет, так и сгинет до следующей луны.
